Койко! Он помнил те два раза, что провел с ней: один раз это был вечер и один раз – вся ночь. Ииии, оба раза обошлись ему дорого, очень дорого, но стоили того. Кацумата сказал ему, что больше никогда он не встретит такой кожи, шелковистых волос, такого благоухания или такого доброго, мягкого смеха в женских глазах, и не испытает небесной, взрывающейся теплоты, от которой хочется умереть, такую радость она приносит.
– Ах, Хирага, умереть в этот миг, – говорил ему Кацумата, – на самом острие жизни, унести это с собой – если только путь человека не кончается со смертью – было бы высшим совершенством. Или, если за последней чертой ничего нет, уверенность, что в момент прыжка в пустоту ты испытал наивысшее наслаждение, смерть в высшей точке земного существования были бы, без сомнения, полной суммой жизни?
– Это так, но какая напрасная трата. Зачем готовить ее для Ёси?
– Затем, что он является главным ключом к сонно-дзёи, и как наш сторонник и как противник. Затем, что она единственная из всех, кого я знал, кому, может быть, удастся очаровать его и склонить на нашу сторону или иметь возможность отправить его к предкам. Он может оказаться единственным ключом к сонно-дзёи, как друг или враг – это наша тайна, твоя и моя, – разумеется, он все равно умрет, когда мы решим, что его время настало.
Значит, Кацумата послал Сумомо, чтобы она стала тем кинжалом, который свершит этот подвиг? Или он хотел, чтобы она охраняла Койко от тех, кто может ее выдать, или даже охранять Ёси от предателей из числа его собственных людей?
Столько вопросов, и столь многие из них остаются без ответа.
Он поднялся и двинулся дальше, голова у него разболелась еще сильнее. Завтра Акимото отправлялся с Тайрой на военный корабль. Хирага попросил, чтобы его тоже взяли, но получил отказ.
– Извините, – объяснил ему Тайрер, – сэр Уильям сказал, что этот ваш друг, мистер Сайто, может пойти, но только он один. Конечно, никакого оружия. Я так понимаю, его семья – самые крупные кораблестроители в Симоносеки, а?
– Да, Тайра-сама. Семья его отца.
– Но самураям не разрешается заниматься бизнесом.
– Прави'рно, Тайра-сама, – быстро ответил он, чтобы ложь звучала правдиво: этот англичанин оказался слишком способным учеником. – Но многие семьи самураев де'рают договор с ростовчиками и строите'рями 'родок, чтобы де'рать работу, neh? Это че'ровек важный морской семья.
Акимото, вместе с этой историей, он представил англичанам неделей раньше, во время одной из его бесконечных встреч с сэром Уильямом, во время которых он стоял и отвечал на вопросы, очень мало узнавая в ответ.
– Его зовут Сайто, сэр Уи'рьям, семья богатый, он здесь в гости, хочет видеть кораба'ри ве'рикий британский военный ф'рота. Он са'рысать многа ве'рикий рассказы про ве'рикий британский военный ф'рота. Мозет, вы и он мозно де'рать вместе, мозно фабрика ве'рикий кораба'ри де'рать.
Это была не совсем ложь. Много поколений предки Акимото жили в рыбацкой деревне – одна из трех семей асигару, которые как бы исполняли обязанности местной полиции для отца Хираги, имевшего ранг хиразамурая, главы семьи, которая жила по соседству, тоже много поколений. Сам Акимото всегда любил море и интересовался военными кораблями. Отец Хираги устроил Акимото в школу самураев Тёсю, приказав ему научиться всему, чему можно, у голландского моряка, который был там сэнсэем, объяснив, что скоро даймё Огаме понадобятся офицеры, чтобы командовать кораблями Тёсю и встать во главе их военного флота.
– Ииии, брат, – восхищенно сказал ему позавчера Акимото, – я не могу поверить, что ты уговорил их раскрыть передо мной свои военные секреты.
Хирага вздохнул. Он заметил, что все, имеющее отношение к «бизнесу», сразу же привлекает внимание гайдзинов. Поэзия совсем не привлекает, как и каллиграфия, ковка мечей – немного, политика – да, но только если она оказывает влияние на торговлю, а вот возможность произвести что-то, что можно с прибылью продать – все что угодно: корабль, пушку, чашку, нож, отрез шелка, – давала немедленные результаты. Они хуже, чем торговцы рисом! Деньги – их пища.
Вчера ночью Акимото выпил лишнего, что бывало с ним редко, и начал громко разглагольствовать про деньги, и гайдзинов, и жизнь рядом с ними:
– Ты прав, Хирага, это один из их секретов: они боготворят деньги. Деньги! Какой ты умный, что так быстро сумел это учуять! Посмотри на этого пса сею! Посмотри, как он весь обращается в слух, когда ты начинаешь передавать ему то, что Тайра и этот другой гайдзинский пес, скалясь от радости, рассказывают тебе о своих грязных способах вести дела и о том, как вытягивают деньги у других любым доступным им путем, и называют это прибылью, словно прибыль сама по себе чистое слово, объедая при этом друг друга, подобно вшам. Когда ты говоришь о деньгах, разве эта старая рыбья голова сёя не достает свое лучшее саке, чтобы ты рассказывал ему еще и еще? Конечно достает. Он точно такой же, как они. Он боготворит деньги, вытягивая их из нас, самураев, с каждым годом наращивая и наращивая наш долг, когда сам ничего не создает, ничего совершенно! Нам следует убить его и поступить так, как советовал Ори, сжечь эту смердящую выгребную яму…
– Успокойся! Что это на тебя нашло?
– Я не желаю успокаиваться, я хочу действовать, драться, нападать! Я устал сидеть и ждать. – Лицо Акимото раскраснелось, дыхание стало тяжелым, глаза налились кровью и не только от выпитого саке. Огромный кулак обрушился на татами. – И я устал видеть, как ты сидишь и зубришь всю ночь напролет, засунув голову в книжку. Смотри, испортишь себе глаза, испортишь руку, владеющую мечом, и тогда тебе не выжить. Нападение, вот для чего мы здесь – я хочу сонно-дзёи сейчас, а не потом!
– Без знаний и терпения… сколько раз мне нужно повторять тебе? Ты становишься как Ори или как этот болван Сёрин, почему вам так не терпится сунуть голову в удавку блюстителя закона!
– Ничего я не становлюсь… Ииии, Хирага, ты прав, пожалуйста, прости меня, только… – Он не договорил и сделал большой глоток из своей чашечки.
– Что тебя беспокоит на самом деле? Говори правду.
Некоторое время Акимото молчал в нерешительности.
– Я получил вести от отца, – начал он, запинаясь, но скоро слова полились из него сплошным потоком. – Мне передали письмо через одну маму-сан в Канагаве… в деревне голод, во всей округе, твоя семья тоже страдает, прости, что приходится говорить тебе это. Двое из моих младших двоюродных братишек умерли. Трое из отцовских братьев отказались от звания самурая, расстались со своими мечами – продали их, чтобы вернуть часть долга заимодавцу, мечи, которыми их предки сражались при Секигахаре – и стали рыбаками, по крайней мере, они работают на владельцев лодок, управляются с сетями с рассвета до темноты, чтобы получить хоть какие-то деньги! Томико, это овдовевшая дочь одной из моих тетушек, пришлось продать свою маленькую дочку торговцу детьми. Она получила достаточно еды, чтобы прокормить остальную семью в течение полугода – двух сыновей и отца-калеку. А через неделю она положила деньги в чайник, чтобы их там нашла моя мать, и бросилась со скалы в море. Она оставила записку, в которой написала, что сердце ее разбилось, когда ей пришлось продать свою родную дочь, но деньги помогут семье и нет нужды тратить их на еще один никчемный рот… – Слезы катились по его щекам, но рыданий в голосе не было, только злость. – Такая милая девушка, такая хорошая жена моему другу Мураи – помнишь его, он был одним из тех ронинов Тёсю, которые погибли при нападении на тайро Ии? Я говорю тебе, брат, ужасно быть самураем, когда ты не имеешь ни лица, ни содержания и когда тебе некуда идти, а быть ронином еще хуже. Но все равно, я… ты снова прав… я думаю, нам придется подражать вонючим гайдзинам, если мы хотим иметь боевые корабли, даже я знаю, что они не растут на рисовом поле. Мы должны найти способы заработать эти вонючие деньги и стать как все заимодавцы, торгующие рисом. Вонючие деньги, вонючие гайдзины, во…